В английский порт зашел рассейский клипер,
Он из Норвегии шел очень много дней.
Все моряки на нем желали выпить,
И чтобы с девками, а вовсе не одне.
Команда ваксой чистила ботинки,
Чтоб честь рассейского мундира не срамить.
И был там мичман Николай, собой пригожий, как картинка,
И он не знал, как можно плакать и любить.
Пришли они в портовую таверну
До развлечений жадною гурьбой.
И ради смеха или по неразуменью,
Они забрали Колю-мичмана с собой.
А мичман шел и ничего не видел,
Окромя моря и пенистых валов.
А в той таверне крошка Дженни на расстроенной рояли
Играла песенки британских моряков.
Те звуки немудрящие рояли
Вонзились в душу мичмана как нож.
И он внезапне ощутил тоску любви, тоску печали
И вдохновенья сладостную дрожь.
И встрепенулся юный мичман Коля,
И загорелись пламенем глаза...
И он рванулся к этой девке за расстроенной роялей
И заорал: "А ну, пошла отсель, коза!"
Он до рассвета мял его, и мучил,
И клавиши безжалостно терзал,
А поутру, опухший и помятый,
"Анданте" кончил - и под стол упал.
Да, поутру, опухший и помятый,
"Анданте" кончил - и еще полсуток спал.
За выходку, позорную для флотских офицеров,
на гауптвахту хулиган пошел.
Но долго вспоминали при звуках той рояли,
как Римский-Корсаков совсем с ума сошел.